Каменные палаты
Немного южнее собора и теперь еще можно видеть остатки старинных (вероятно, XVII века) каменных палат (погреб и часть стены второго Этажа с окном в ней). Над ними были деревянные кельи и при них деревянная церквушка. Возможно, что в каменной части этого здания помещалась трапезная. Прямо против собора, западнее его, сохранился еще каменный этаж здания, относящийся, вероятно, к началу XVII века, с более поздним деревянным верхом, в котором с 1800 года располагались жилые покои настоятеля. Все Эти здания, по-видимому, ограничивали передний, парадный двор монастыря. Южнее их, вероятно, шли уже хозяйственные постройки и дворы, занимавшие в старину еще большее пространство, чем теперь.
О первоначальном виде Спасо-Преображенского собора и первых его перестройках уже сказано (стр. 17). Последующие изменения этого храма состояли, кроме пристройки звонницы, только в переделках покрытий, а также окон и дверей, и почти не разрушали старой основы здания. Нетрудно представить его первоначальный внутренний вид. Для этого нужно мысленно заменить пробитые в XVII веке широкие окна такими же узкими окнами, как в барабане, вообразить их закрытыми окончинами в виде досок с небольшими отверстиями, в которые были вставлены круглые стекла, опустить не менее чем на метр пол и соответственно понизить арки, отделяющие северо-западный и юго-западный углы храма. Для полноты картины необходимо представить себе невысокую алтарную преграду, отделявшую среднюю абсиду от храма.
Фрески испорчены неудачной реставрацией XIX века, омертвившей рисунок и исказившей краски. Но композиция их, расположение фигур и всех деталей — сохранены. О характере первоначальной росписи говорят расчищенные от записи подлинные ее части, особенно изображения Благовещения, Рождества, Успения богоматери (за исключением нижней части), Положения во гроб. Особенно существенна разница между красивым глубоким синим цветом первоначального фона и неприятным белесым с лиловатым оттенком фоном реставрации, который портит общее впечатление.
Мирожские фрески — редчайший по своей цельности и всемирно известный памятник русской монументальной живописи XII века. Их стройная, строго выдержанная композиция и общий характер изображений близки к византийским образцам. Характерны для искусства раннего средневековья статичность и условность изображений. Манера исполнения этих фресок необычна. Ее отличительная черта — графичность, решительное преобладание линии даже в тех случаях, когда художник хотел передать объем. Эта особенность говорит за то, что авторами росписи были русские мастера. Однако нет признаков, по которым можно было бы отнести мирожские фрески к какой-либо из известных нам русских школ живописи того времени.
На самом берегу Великой, напротив Георгиевского взвоза стоял в старину Климентовский монастырь, от которого остался храм Климента, построенный в XVI веке. Он сравнительно неплохо сохранил свой четверик, поднятый на подцерковье (хотя его восьмискатное покрытие переделано на четырехскатное, а форма главы поздняя), но потерял первоначальный притвор, крыльцо и звонницу. Южный придел пристроен в середине XVIII века. На главе крест XVII века.
* * *
Как показал Н.Е. Носов, земские реформы в России начались уже в 1549—1550 гг. Об этом свидетельствует, во-первых, речь Ивана IV к Стоглавому собору, состоявшемуся в Москве в феврале — мае 1551г. Вспоминая преобразования «предыдущего лета» (1549/1550 г.), царь говорил: «Да устроил по всем землям моего государства старосты и целовальники, и сотские, и пятидесятские по всем градом и по пригородом, и по волостем, и по погостом, и у детей боярских и уставные грамоты пописал. Се и судебник перед вами и уставные грамоты прочтите и разсудите…»13. Первые инициативы в сфере местного самоуправления были озвучены на Земском соборе 28 февраля 1549 г., когда царь «…уложил, что во всех городех Московские земли наместником детей боярских не судити ни в чем, опричь душегубства и татьбы и розбоя с поличным, да и грамоты свои жаловалные во все городы детем боярским послал»14. Царский судебник был принят в июне 1550 г., и за период с февраля 1549 по июнь 1550 г. до нас дошли четыре уставных грамоты наместничьего управления. Лишь одна из них имеет точную дату — Рыльская уставная грамота 27 июня 1549 г. Двинская уставная грамота не датирована, а грамоты Устюжне Железнопольской и Пермской земле дошли до нас в составе более поздних актов (1553 и 1614 гг.).
Н.Е. Носов датировал Двинскую уставную грамоту 1549/ 1550 г., а Г.В. Семенченко не только подтвердил его датировку, но и отнес к периоду с февраля 1549 г. по июнь 1550 г. тексты еще двух грамот — Устюжне Железнопольской и Перми Великой. Для всех этих грамот, как показал Г.В. Семенченко, характерна общая черта: «…освобождение целовальников и выборного земского дьяка от подсудности наместнику и его тиуну, кроме дел о душегубстве, разбое и татьбе с поличным. Выборные посадские и волостные люди получили ту же привилегию, которую в соответствии с решением февральского собора 1549 г. имели дети боярские…». Очевидно, тем не менее, что указанные грамоты имеют существенные различия. В силу утраты наиболее важного для нашей темы листа с текстом Рыльской грамоты
мы не можем с уверенностью сказать, каким вопросам — судебным и финансовым — был посвящен текст на утраченном фрагменте. Судя по началу текста на листе 3, в центре внимания законодателя были проблемы наместничьего суда: «…стнику боран алтын, то ему и с тиуном»17. В первую очередь судебные прерогативы наместников и выборных земских людей отразились в текстах Двинской и Пермской уставных грамотах. Структура текста грамоты Устюжны Железнопольской существенно отлична, ибо список грамоты 1549—1550 гг. начинается с трактовки вопросов налогообложения: «…и вперед выбирати себе на Устюжне на посаде иных целовальников, и сотского, и дьячков самим, и приводити тех всех людей к крестному целованью на том, что им наши царские оброки и пищалныя денги и иные всякие розметы розводити по животом, и по промыслом, и по позему, на себя и на всех городских людей класти в правду, по нашему крестному целованью, и другу им в наших оброкех и во всяких розметех не дружити, а недругом не мстити; а у которых у молодчих у посадских людей не будет своей собины, а живут своими дворы, и им на тех людей розводити всякие розметы, смотря по их двором и кто чего стоит; а что целовалники да сотской наших оброков и всяких розметов городских положат на себя и на всех городских людей, и им то по розводу платити без ослушанья». Лишь после рассмотрения вопросов налогообложения законодатель переходит к проблемам суда: «А волостель устюженский и его тиун устюженских целовальников, и сотского и дьячков земских не судят ни в чем, опричь душегубства и розбоя и татбы с поличным; а кому будет чего искати на тех земских целовальниках, ино их сужу яз Царь… или мой дьяк. А учнет каков суд судити на Устюжне волостель, или его тиун, и на суде у него сидят дворской устюженской и те целовальники, и сотской, и дьячки земские…».