Традиции псковского ремесла
В 1615 году Псков оказался уже неодолимым препятствием для шведской армии, руководимой ее лучшими полководцами. Но город был разорен и обезлюдел.
К 20-м годам XVII века началось восстановление разрушенной экономики Руси, сопровождавшееся дальнейшим закабалением крестьянства и усилением налогового гнета. В это время в Пскове количество ремесленников и мелких торговцев не увеличивалось, а продолжало еще более уменьшаться. Посадский люд обнищал, но бедственное положение масс не мешало обогащаться верхушке купечества. Летописец, касаясь событий 1606 года, говорил о псковских «гостях», как о «славных» и «великих» людях, «мнящихся перед богом и человеки, богатством кипящих». После того как эти «великие гости» исчезли из Пскова, вероятно, попав в число трехсот семейств, которые в 1615 году были «выведены» в другие города, их место заняли Поганкины, Русиновы, Сырниковы и другие, необыкновенно быстро возвысившиеся купцы. Продолжая по-прежнему заниматься скупкой и перепродажей сырья и изделий мелких ремесленников, некоторые из них, используя дешевизну рабочих рук, начинали уже тогда переходить к созданию своих промышленных мастерских, в которых наемные рабочие обрабатывали часть скупаемого сырья, оставляя в руках своих нанимателей огромную прибыль.
Во второй половине века объем ремесленного производства и торговли, внутренней и заграничной, в Пскове значительно вырос. Но Псков не мог уже догнать такие центры, как Москва, Ярославль, Кострома и другие, выдвинувшиеся в ходе развития экономики Руси на первое место. Псковское ремесло потеряло то значение, которое ему принадлежало в ряде отраслей производства в XVI веке. Лучших псковских мастеров царское правительство теперь просто переселяло в Москву на постоянное жительство, определяя их, например, в Оружейную и Иконописную палаты, «в вечную службу», где они находились на положении, близком к положению холопов. Для исполнения сложных строительных, декоративных и живописных работ в XVII веке в Москву вызывали мастеров уже из Ярославля, Костромы, Нижнего Новгорода, а не из Пскова, как раньше.
Упрочение общерусских связей и сложение единой общерусской культуры сказывались на произведениях псковских ремесленников. Так, например, основная масса изразцовых печей, выделывавшихся в XVII веке около Пскова, повторяла московские и ярославские образцы. Изредка их варьировали или упрощали. Когда же, в еще более редких случаях, псковский мастер сам разрабатывал рисунок печи, то и тогда он выдерживал его в том же общерусском характере. Почти то же можно сказать и о псковских резчиках по дереву, ювелирах, иконописцах.
Но, однако, порой сказывались старые традиции псковского ремесла. Среди псковских ремесленников, пожалуй, наибольшую самостоятельность в творчестве проявляли строители. Псковская архитектура XVII века, приобретя еще новые общерусские черты, все же до самого конца века сохраняла свой особый характер. Разумность старых псковских архитектурных приемов, приспособленных к местным строительным материалам, способствовала их сохранению. Узорочье и росписи в обработке зданий не получили в Пскове XVII века пышного развития. В Пскове совсем не применялись внутренние росписи храмов, получившие тогда такой размах в Ярославле, Ростове, Костроме и других русских городах. Нам известно о росписях только одного из псковских гражданских зданий XVII века — Приказных палат, построенных в 1695—1698 годах. Свойственная Руси XVII века любовь к богатой орнаментации и расцветке зданий отразилась на очень немногих произведениях псковских каменщиков — церкви Одигитрии на Печерском подворье, Стефановской церкви Мирожского монастыря, вторых палатах купцов Меншиковых на Великой улице и в некоторых совсем мелких работах, вроде крыльца, пристроенного к паперти собора Снетогорского монастыря, украшенного изразцами и яркой раскраской.
* * *
Переходя к рассмотрению источников второй половины XV— начала XVI в., начнем с актов внутреннего управления Пскова, упоминания о боярах в которых поддаются однозначному толкованию. Из известной правой грамоты 1483 г. следует, что для досмотра спорной воды в реке Перерве власти посылают «княжого боярина Михаила Чета да и Климету Семеновича сотцкого». В ободной грамоте, составленной на рубеже XV-XVI вв., сообщается, что в 1490/1491 г. земли слободы переписывали посланные по постановлению веча «боярин псковский» Лаврентий Нестерович и сотский Фома. Итак, в актах, выданных судебной и исполнительной властью Пскова, под «боярином» явно понимается чиновник, который может принадлежать к аппарату либо князя, либо Господина Пскова.
Употребление термина «боярин» в княжеско-вечевых грамотах и международных договорах допускает возможность альтернативных толкований. Наиболее ранним актом, содержащим этот термин, является грамота 1463—1465 гг., направленная «от всех посадников псковских, и от бояр псковских, и от купцов, и от всего Пскова» городскому магистрату Риги. Этот стандартный оборот формуляра встречается в еще нескольких псковских внешнеполитических актах. Так, в посланиях Ивану III1477 г. и польскому королю Казимиру 1480 г. интитуляция включает в себя перечень государственных должностей и социальных статусов псковичей, от имени которых составлялись акты: «…посадники псковские, и степенные, и старые посадники, и сынове посадничьи, и бояре, и купцы, и житьи люди, весь Псков…». Договорная грамота Пскова с Ливонским орденом 1503 г. перечисляет состав псковского посольства, в которое входили двое посадников, пятеро бояр, трое купеческих старост и городской писец. В отличие от этого акта в договоре 1509 г. под «боярами» понимаются исключительно выборные или назначенные должностные лица: «…послы псковские посадники Михайло Юрьевич Ледов, Александр Степанович Киверников, Григорей Яковлевич Котлов, да бояре псковские Иван Харитонович Пученкин староста купецкий, и владычнь наместник Василей Игнатьевич Галкин, Алексей Михайлович старой дияк городцкой и Яков Ермолин староста гостевной и городской дияк Захарья».
Вернемся к летописным упоминаниям бояр в последней четверти XV в. В Псковской 3-й летописи содержится сообщение об отправке к Ивану III посольства, состоявшего из четырех человек: «2 посадника, Коузмоу Тилкина да Гаврила Картачева, а с ними 2 боярина, Опимаха Гладкого да Андрея Иванова сына попова рождьякона». Хотя слово «рождьякон» не поддается толкованию, очевидно, что боярин Андрей Иванов был сыном священнослужителя. Его боярство было выслуженным, как и боярство упоминаемых в договоре 1509 г. городских дьяков Алексея Михайловича и Захарии.
Перечень бояр в договорной грамоте 1509 г. не дает оснований считать их аристократическим сословием феодалов-землевладельцев. Безусловно, все перечисленные в акте «бояре» могли быть землевладельцами, но почти наверняка можно сказать, что ни староста Ермолин, ни дьяк Захарья не получили свое боярство по наследству. То есть землевладение упомянутых И, повидимому, других бояр было их вторичным, производным признаком. Первичным же, исходным признаком боярства можно считать факт пребывания носителя этого чина на государственной службе или на выборной должности. В этом смысле под боярином следует понимать служебный чин в Псковском государстве.